В октябре 2011 года, вышла работа, посвященная первой стратегии развития Северного Кавказа. Исследования выполнялись в рамках экспертного совета при Правительственной комиссии по повышению устойчивого развития российской экономики.
Недавно ответственный редактор книги «Северный Кавказ: модернизационный вызов» Ирина Стародубровская провела рабочую неделю в Дагестане. По итогам поездки эксперт по Северному Кавказу ответила на вопросы редакции «НД».
Ирина Викторовна Стародубровская — кандидат экономических наук, руководитель научного направления «Политическая экономия и региональное развитие», Институт экономической политики им. Е. Т. Гайдара, ведущий научный сотрудник Центра региональных исследований и урбанистики, РАНХиГС
Город замолчал.
— Какие главные ощущения перемен в Дагестане у соавтора книги о модернизации Кавказа 2011 года после проведенной недели в Махачкале?
— Ощущения очень любопытные.
Во-первых, сам город меняется. В какой-то момент удалось пройти вдоль моря — впечатление настоящего южного расслабленного туристического места. Саксофон играет «Let it be». Девушки на самокатах. Городская культура все же берет свое. На первый взгляд кажется, что город движется скорее в направлении условного Стамбула, а не Кабула. Насколько это видимость, а насколько реальность, — вопрос, в котором надо разбираться более глубоко. Настораживает, что город «замолчал». Я помню тот фантастический период, когда городское сообщество пыталось проговорить себя, когда практически каждый вечер проходили какие-то дискуссии, иногда развлекательные, иногда серьезные. В последнее время попытки обсудить даже вполне безобидные вопросы, как известно, заканчивались достаточно плачевно. И еще один важный для меня индикатор, уже из другой сферы — ситуация с движением транспорта. Индикатор, на самом деле, не только комфорта и безопасности, но и в определенном смысле солидарности городского сообщества, зрелости городской культуры. Я не была в Махачкале два года, и если до этого мне казалось, что ситуация постепенно налаживается, то сейчас впечатление, что каскадерства на дорогах стало больше.
Во-вторых, я, честно говоря, на фоне пандемии ожидала увидеть достаточно депрессивную картину. А тут туристический бум, аэропорт забит, в гостинице, где сроду в выходные никого не было, уже в субботу с утра стоит автобус с туристами, в городе полно новых заведений общепита. Когда вспоминаешь ситуацию с терактами, которые были настолько обыденными, что при звуке взрыва люди даже не выглядывали в окно, все это кажется фантастикой. Очень надеюсь, что туристическая история будет развиваться дальше. Мы постарались поговорить с теми знакомыми, кто был в Дагестане на отдыхе, — на самом деле, вопреки мнению представителей местного турбизнеса люди хотят возвращаться, чтобы посмотреть новые места. Важно не упустить открывающиеся в связи с этим возможности. Мне кажется, и туристический имидж Махачкалы вполне можно раскрутить. Не через историю, а через атмосферу. Какие-нибудь экскурсии «Кофейни Махачкалы», «Бандитская Махачкала» (водят же в Питере экскурсию «Бандитский Петербург», в конце концов). Широкий простор для креатива.
— Авторы писали, что стратегия развития Кавказа на 600 млрд рублей не предусматривала рывок, это только сдерживало отставание в развитии. В 2010 году полпред президента в СКФО Александр Хлопонин говорил, что стратегия делается впервые сверху вниз для изменения отношения населения к власти. Как вы думаете, отношение изменилось?
— Я думаю, что один из основных пороков стратегии «сверху вниз» (а этот подход предусматривался не только в разработке, но и в реализации стратегических ориентиров) в том, что она отрицает наличие у региона внутреннего потенциала развития и рассматривает местное население, элиты, бизнес не как активных акторов модернизационных процессов, а скорее как объекты модернизационного воздействия. Какова может быть реакция на такое отношение? С одной стороны, это иждивенчество — «мы только мошки, мы ждем кормежки». С другой стороны, это охранительство — приходящие извне инвесторы и другие «модернизаторы» рассматриваются как «чужаки», как претенденты на и так дефицитные ресурсы, а не как помощники в обеспечении развития региона. Именно эти ожидания и опасения населения и подпитывала Стратегия СКФО. Причем предлагаемые ею механизмы способствовали скорее усилению отчуждения населения от власти и снижению доверия к ней, чем обратным процессам. Рискну предположить, что когда полпред Хлопонин говорил об изменении отношения населения, у него были несколько иные предположения.
И вообще дилемма при разработке стратегии «сверху вниз» или «снизу вверх» мне кажется в определенной степени надуманной. Стратегия — это действительно не местные «хотелки» и стереотипы, но это и не спускаемая сверху директива. Стратегия — это всегда диалог всех заинтересованных сторон о будущем территории, и именно в этом качестве она в основном имеет смысл.
Стихийный дрейф.
— Какая разница между подходами к развитию СКФО в 2010 году и методами нынешней команды правительства России?
— Когда готовилась стратегия СКФО 2010 года, обсуждение шло на уровне концептуальных подходов. И при том, что, с моей точки зрения, был сделан неправильный выбор, все же это был именно выбор определенной концепции модернизации. Сейчас разговор о концептуальных моделях не идет вообще. Обсуждаются отдельные инструменты вне каких-либо концептуальных рамок. Я бы обозначила современную ситуацию как стихийный дрейф в сторону более адаптированных к реальности подходов.
Так, если первоначально предполагалось, что с нуля будет строиться несколько масштабных горнолыжных курортов, то на момент недавней реорганизации корпорация «Курорты Северного Кавказа» занималась тремя объектами: имеющим давний туристический бренд курортом Приэльбрусье (в первоначальный перечень не входил), курортом Архыз (единственный из объектов первоначального перечня, строительство которого началось до принятия Стратегии) и курортом Ведучи, имеющим сильную административную поддержку (тоже не входил в первоначальный перечень). Можно заметить некоторую рационализацию направлений деятельности с примесью административного ресурса. Поскольку идея масштабного привлечения инвестиций в регион провалилась, акцент постепенно стал переноситься на легализацию теневой экономики — такой вот извращенный вариант опоры на местный бизнес. Сначала попытались сделать это привычными административными методами, а когда стали очевидны негативные результаты — задумались о каком-то более тонком инструментарии. Во всяком случае, мне эта эволюция видится так, никакой инсайдерской информации у меня нет.
Вообще учет требований реальной жизни — это позитивная тенденция. И во многом неизбежная. Можно написать что угодно, но если это противоречит логике жизни, оно обычно так и остается на бумаге. А вот отсутствие концептуальной дискуссии — это плохо. Потому как инерция предыдущих подходов заставит делать шаги, эффективность которых весьма сомнительна. Думаю, что реформа институтов развития на уровне СКФО, сводящаяся к их слиянию, — один из таких примеров.
— В статье 2021 года «Северный Кавказ: выбор стратегических ориентиров» вы с коллегами пишете, что стратегия легализации теневой экономики является тревожным индикатором ухода повестки развития. Но разве легализация теневой экономики не является целью модернизации снизу?
— Целью «модернизации снизу» является снятие барьеров на пути развития местного, в первую очередь мелкого и среднего, бизнеса. Легализацию, с моей точки зрения, необходимо рассматривать в этой логике. И тогда станет ясно, что с точки зрения желательности легализации теневой бизнес далеко не однороден.
Есть совсем мелкий бизнес, который в отсутствие других альтернатив является средством выживания местных жителей. Он работает на очень узкий рынок, не стремится к росту и развитию и фактически является не инструментом модернизации, а способом борьбы с бедностью. Моя крамольная мысль заключается в том, что легализацией подобного бизнеса вообще заниматься не стоит. Зачем? Дело это дорогое, налогов от такого бизнеса много не получить, вероятность разорения и попыток повторного ухода в тень очень высокая.
Есть бизнес, который стремится к росту и развитию. И для него легальный статус на определенном этапе должен становиться привлекательным — он позволяет встраиваться в цепочки более серьезных контрагентов, привлечь инвестиции, брендировать свою продукцию, привлекать более квалифицированные кадры. Если подобный бизнес не легализуется, значит, для этого есть серьезные барьеры. Их выявление и устранение — одна из важных задач государственной политики в рамках «модернизации снизу».
Есть масса промежуточных ситуаций. Например, в быстро растущем сейчас в Дагестане туристическом секторе, где многое существует на личных договоренностях, туристическая фирма может отменить бронь в гостевом доме в последний момент и не понесет за это никаких санкций. Такова цена работы «в тени», и она выражается в реальных убытках. Хотя не очевидно, что в условиях резко растущего спроса эта цена покрывает издержки легализации. С бизнесом в подобных секторах необходимо вести диалог, обсуждать условия легализации, усиливать выгоды этого процесса.
Про причёски.
— Есть ли разница для развития региона, откуда растут управляющие регионом: село, город, бизнес, полиция, армия?
— Конечно, есть. Люди из разных сфер несут в себе различные навыки, различный культурный код, различные стереотипы об устройстве жизни. Например, можно предположить, что в целом сельские жители более привычны к традиционному устройству жизни, основанному на жестких нормах, тогда как от горожан в нескольких поколениях ожидается большая толерантность к разнообразию и культурному плюрализму. По идее, люди из силовых структур должны быть более склонны к запретам и административным мерам, чем люди из бизнеса. Однако эти общие постулаты (или, если хотите, стереотипы) в отношении отдельных личностей работают далеко не всегда. Каждый человек индивидуален, каждый по-разному перерабатывает опыт собственной социализации в тех или иных средах. То, что действует в рамках «закона больших чисел», далеко не всегда присуще каждому отдельному элементу множества. Так что делать жесткие прогнозы о том, какую политику будет проводить человек, только на основе его бэкграунда, я бы не рискнула.
— Как реформы периферии из Центра при крупных вливаниях влияют на культуру, есть ли угроза утраты идентичности Северного Кавказа? К чему приводит наплыв из Центра в глубинку модных пиджаков и причесок с набором терминов «лизинг», «франшиза», «ипотека», «кипиай» и т.п.?
— Я бы начала с того, чтобы разобраться с термином «идентичность» (identity). Есть еще одно прекрасное английское слово «менталитет», которым пытаются объяснить примерно все, — «а у нас менталитет такой». Почему-то в использовании этих английских слов никаких угроз никто не видит. Чем франшиза и ипотека отличаются?
Ну а если серьезно, современный мир глобализируется, и идентичности (что бы под ними ни подразумевалось) неизбежно меняются в любом случае. Разве сельские жители, массово переехавшие в Махачкалу, остались прежними? Разве их дети не отличались существенно от того, что от них ожидали родители, и это не вызывало массовые семейные конфликты? Поэтому, когда говорят об угрозах идентичности, обычно по факту имеют в виду некий конструируемый имидж северокавказца, который на самом деле далеко не универсален и далеко не всеми в самом регионе воспринимается позитивно (как то же увлечение силовыми единоборствами, нередко включаемое в эту самую идентичность). То есть речь идет не о реальности, которая гораздо более разнообразна, а о некоем идеологическом конструкте.
Реальные проблемы, которые действительно возникают и требуют к себе внимания, — это конфликт между широко распространенными стереотипами и современными культурными и управленческими практиками, с одной стороны, и некоторый вызывающий вполне объяснимое раздражение «карго культ», когда модные термины, наложенные на модные прически, используются без реального содержания, просто чтобы показать свою современность и образованность — с другой. Надо сказать, что и в первом, и во втором случае рецепт — это хорошее современное образование. В результате получения которого люди, оставаясь самими собой и не ломая себя в угоду окружению или моде, при этом видят свое место в гораздо более широкой и объемной картине различных практик, культур, форм самовыражения, присущих современному миру. И тогда проблема «угроз идентичности», как бы она ни конструировалась, как мне представляется, не будет восприниматься столь остро.
По типу Нью-Йорка.
— Что будет, если все республики СКФО получат прямые выборы глав регионов, депутатов и глав городов, избираемых не по партийному, а по одномандатному принципу, от территорий? В Чечне и в Ставропольском крае глав избирают напрямую. Не приведет ли демократия к восстановлению консерватизма и закрытию местных от «чужих», ведь молодые ходят на митинги, а на выборы ходит старшее поколение.
— Молодые не ходят на выборы, если не видят в них смысла. Наши опросы фиксировали, что в случае, если выборы воспринимаются как свободные и честные, они будут вызвать интерес молодежи. Но даже и в существующих условиях выборы, с моей точки зрения, гораздо лучше назначения. Выборы — это хоть какая-то динамика, это столкновение и борьба мнений, пусть и в достаточно узких возможных сейчас рамках. Выборы — это приход в политику новых людей. Выборы — это хоть какая-то ответственность жителей за свой регион, ощущение соучастия в решении важных проблем (конечно, если фальсификации не носят массового характера). Наконец, выборы — это школа демократии, навык, который может пригодиться, когда ситуация изменится. Все же лучше, как мне представляется, чтобы люди прислушивались к политикам, чем к спортсменам.
Приведут ли выборы к усилению консерватизма и закрытости? Конечно, политикам свойственно играть на страхах и предубеждениях своего электората, и с этой точки зрения консервативная повестка может быть востребована. Но верен и другой тезис — если какая-либо политика востребована, она найдет отражение в публичном поле, с выборами или без оных. Выборы же дают возможность сравнивать разные позиции, видеть результаты реализации разных подходов на различных территориях, если там победили сторонники альтернативных взглядов. И делать из этого выводы.
Я думаю, что сейчас не только у сторонников, но и у противников закрытости найдется свой, и немаленький, электорат. Городская жизнь учит толерантности к различиям, туризм становится основой благосостояния достаточно широкого круга предпринимателей. Все это неизбежно будет отражаться на электоральных предпочтениях. Так что мой прогноз — везде все будет по-разному. И это гораздо лучше, чем «стройными рядами»…
— Многие эксперты предрекают исчезновение на Северном Кавказе сельских поселений и увеличение городов. Это неизбежная тенденция? К чему приведет в СКФО политика поощрения федеральным центром развития городских агломераций?
— Действительно, в пространственном развитии действуют свои, очень жесткие законы. Сначала, при господстве аграрного производства, основная масса населения была сосредоточена (а, точнее, рассредоточена) в сельской местности. Затем люди стягиваются из сел в города, а города втягивают в зоны своего влияния и преобразуют окружающую сельскую территорию, которая может стать даже более привлекательной для жизни, чем само городское ядро. Бизнес тоже постепенно насыщает городские пространства и начинает двигаться дальше, в пригороды, в ближнюю периферию. Собственно, именно так и формируются агломерации. Естественным путем, а не по указанию свыше. В этих условиях государственная власть может облегчить жизнь людям и бизнесу — способствовать улучшению транспортной и логистической инфраструктуры, предотвращать ситуации, когда рядом с морским побережьем будет построен маленький металлургический заводик и это побережье станет непригодным для рекреации. Для металлургического заводика в такой ситуации лучше все же выбрать другое место.
Это и есть поощрение развития агломераций. То есть не механическое собирание людей в городах, а как раз стимулирование формирования благоприятных условий для жизни и бизнеса на как можно более широкой территории вокруг города за счет облегчения связи с этим городом и возможности использовать его преимущества. Именно таким образом формируется здоровая система расселения без серьезных перекосов. Вот у меня знакомый живет в Германии в совсем маленьком городке. Хорошая экология, комфортный ритм жизни. И три миллионника под боком, в полуторачасовой транспортной доступности. Есть где провести свободное время, сделать покупки, куда отправить учиться детей. И при этом можно наслаждаться жизнью вне тесноты и сутолоки города-гиганта.
Но вернемся в Дагестан. Люди уезжали с гор, съезжались в города, селились в пригородах без всякой политики поощрения агломераций. Они формировали эти агломерации сами, своими жизненными стратегиями. Что в этих условиях может делать власть? Может продолжать жить иллюзиями, создавая стимулы для возвращения людей в горы или ставя задачи равномерного развития всех муниципальных образований и бессмысленно тратя на это деньги. А может попытаться улучшить жизнь людей и условия для бизнеса там, где эти люди сами решили жить, то есть в агломерациях. Пусть в меня кинут все возможные камни, но постройка очистных сооружений в махачкалинской агломерации сейчас несопоставимо важнее любой программы «Горы». И вообще, если бы Махачкала с ее хаотичным развитием и чудовищной ситуацией с коммунальными услугами обросла — по типу Нью-Йорка — достаточно комфортными для жизни пригородами, это был бы, с моей точки зрения, далеко не худший вариант развития города.
Не пытаться копировать Турцию.
— Туризм для Дагестана — это лекарство или угроза?
— С моей точки зрения, туризм для Дагестана — это шанс. Шанс найти достойное применение для того предпринимательского потенциала, который есть в регионе. Шанс наконец-то реализовать возможности совместной работы государственных органов и бизнеса — серьезные туристические проекты предполагают их партнерство. Шанс научиться сочетать ценность собственных традиций с широким взглядом на мир и толерантностью к различиям. Шанс утвердиться в общественном мнении как образец гостеприимства и радушия. И, наконец, шанс сформировать уникальный образ региона, традиционного и современного, удивительного своими природными и человеческими характеристиками, с живой историей и поисками своего места в современном мире. Не пытаться копировать Турцию, Алтай или Бурятию, а осознать собственную ценность и уникальность, и, что называется, подать товар лицом. Как мне представляется, на самом деле это нужно не только туристам.
Реализуется ли этот шанс? Увидим. Есть хорошие предпосылки, есть серьезные барьеры. Очень важно, пройдя первый этап «бури и натиска», выстроить системную работу в данной сфере. С возможностями повышения квалификации всех участников туристического бизнеса (не надо Чиркейское водохранилище в рекламе называть Черкесским!), с формированием стандартов профессиональной этики внутри сообщества бизнесменов. А еще не менее важно поверить в себя, уйти от стереотипа, что, как только границы откроются, туризм в Дагестане закончится, искать нестандартные приемы повышения привлекательности региона. Вопреки распространенным представлениям, туристы не ищут в Дагестане Турцию, они едут сюда за его собственным колоритом и экзотикой.
Скажем так — для того, чтобы этот шанс реализовался, Дагестан должен измениться. Не в том смысле, чтобы потерять свою уникальность и стать «как все». Совсем наоборот. Научиться с гордостью демонстрировать свое прошлое и будущее, принять разнообразие мира и перестать его бояться, уйти от той проявляющейся до сих пор закомплексованности, которая в любой инаковости видит оскорбление, а в любом несогласии — вызов. Если это получится, думаю, перспективы, в том числе долгосрочные, у туризма достаточно благоприятны.
И в завершение темы туризма — пара примеров из российской практики. Вдруг кому пригодится. Достаточно интересный опыт развития туризма я наблюдала в Карелии. Там туристическая кооперация функционировала в тесной взаимосвязи с сельскохозяйственной — строительство гостевых домов, кормежка туристов и продажа им местной сельхозпродукции. И вообще региональная ассоциация кооператоров выступала своеобразным институтом развития территорий — такой вот вариант «модернизации снизу». Во главе ассоциации туристического бизнеса они поставили фирму-туроператора, которая, с одной стороны, могла продвигать децентрализованную систему гостевых домов во внешний мир, а с другой — транслировать требования этого мира в регион. Так вот, когда я первый раз встречалась с владельцем этой фирмы, у него было четкое представление, что гостевые дома должны отвечать определенным стандартам — удобный подъезд, теплый санузел. Через год его позиция кардинальным образом поменялась. Нет никакого общего стандарта, говорил он мне. На каждый тип благоустройства найдется свой турист. Есть свой турист для хороших дорог и для бездорожья. Есть турист для комфортабельного проживания и для отсутствия удобств. Главное — добраться до этого туриста и продвинуть ему свой продукт.
А еще вспоминаю, как где-то в конце 90-х мы с экспертами Всемирного Банка ездили в один из среднероссийских исторических городов. И там нам сказали, что они будут основывать свою стратегию на развитии туризма. Для этого построят четырехзвездочный и пятизвездочный отели. А потом эксперт стал задавать вопросы. Как вы видите своего туриста? Пол, возраст? Какие группы будут к вам ездить? Откуда? Зачем? На сколько дней они будут у вас останавливаться? Будет ли ваш город транзитным или конечным пунктом туристических маршрутов? Вопросы множились, ответов не было. Зато было ощущение, что люди даже об этом не задумывались. Им казалось, что достаточно построить гостиницы. По итогам разговора стало ясно, что никакой стратегии развития туризма у них на самом деле нет.
— Каким вы видите Дагестан через 10 лет?
— Пандемия показала, что строить прогнозы в современном мире — дело неблагодарное. Поэтому, наверное, речь скорее не о прогнозах, а о пожеланиях. Я надеюсь, что Дагестан сохранит свою самобытность, свое разнообразие, свое свободолюбие. Я надеюсь, что жизнь в республике станет комфортнее не только с той точки зрения, что в Махачкале водоснабжение перестанет смешиваться с канализацией, но и психологически, что на людей меньше будут давить общественные стереотипы и общественное мнение. Я надеюсь, что люди в республике смогут так или иначе разрешить для себя конфликт между традицией и современностью и почувствовать себя органичной частью современного мира. И что возможностей для качественного образования, самореализации, вертикальных лифтов у них станет больше. А еще хотелось бы верить, что имидж Дагестана как открытого, гостеприимного и безопасного региона с уникальным историческим и культурным наследием будет только укрепляться. И мне кажется, у республики достаточно внутреннего потенциала, чтобы эти пожелания все же стали прогнозом.
Источник: Новое дело
